Иван Шмелев

ЗАБАВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

I

С имением дело, наконец, выяснилось. Генеральша от­ветила, что, потеряв на войне сына, она уже не в силах ве­сти хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысяч, чтобы не упустить домик в монастыре, а то могут и пере­бить. Поэтому пусть ей сейчас же телеграфируют, а то на­бивается Провотархов.

Карасев пробежал эти пустяки, ища главного − сколь­ко просит, нашел, что согласна за сорок тысяч, назвал ге­неральшу дурой и решил сегодня же ехать и кончить. Одного лесу было тысяч на пятьдесят. А главное − рядом с его заводом.

С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стре­мена. Со свояком, москательщиком, скупил он на послед­ние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста. С Бри­тым, который раньше торговал книгами, вовремя ухватил сапожные гвозди, а там подошли подошва и олово, кноп­ка и нафталин и, наконец, чудесный дом-особняк, недав­но отстроенный немцем Граббе, бросившим все дела на биржевого зайца.

Позвонив какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать «саратовскому болвану» зуба­ми держаться и не выпускать ни за какие деньги; отдав еще невнятные приказания, в которых только и было по­нятно, что − «напильниками меня зарезали» да − «этой сталью я ему морду утру», − Карасев приказал готовить ав­томобиль в дорогу.

После недели дождей с утра засияло солнце: в такую погоду было приятно покатить за город по хорошему де­лу. Глядя на яркий газон палисадника, с красными астра­ми в черных клумбах, Карасев вспомнил, что надо по­слать денег жене в Алупку и написать, чтобы не торопи­лась и жарилась с ребятами на солнце. «Да и ей надо завезти, − подумал он про Зойку, которую отыскал в Екатеринославе, в летнем саду, и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке, − ждет, шельма...» Увидал в зеркале свое круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками и пошел в ванную принять душ. Так присоветовал ему англичанин Куст, славный парень, с ко­торым сделали они дельце на соде: в тридцать два года нельзя позволять «такой пуз». Раза три звонил телефон, пока он возился в ванной, и он всякий раз вызывал к себе горничную Машу, фыркавшую за дверью:

− Кто еще там?..

− Да все ваша.

На новый звонок он подбежал к телефону, в просты­не, сказал, что выкупался сейчас, как скворец, посоветовал и ей пополоскаться и заявил, что сегодня у него дельце «а-ля карман» и ехать на Дмитровку ему никак не придет­ся. Она настаивала, чтобы непременно заехал к ней.

− Нет, дудки-с!

Она, конечно, требовала денег. За три месяца эта пер­вая содержанка стоила ему тысяч двенадцать, но он уте­шал себя, что у всех, с кем делал дела, были и более дорогие. А теперь кто же считает на тысячи! Да и должно же чего-нибудь стоить иметь такую: двадцатилетка, краса­вица, и такой голос, что компания в Яре, где ужинал вче­ра миллионер Сандуков, директор четырех банков, высла­ла своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объ­единиться, чтобы выразить восхищение. И не двенадцати тысяч стоило, когда он, на глазах Сандукова и важного пу­тейского чина, усадил Зойку в автомобиль, плотно сел ря­дом, а те гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встречи зари с балкона на восьмом этаже. Это было приятно, но и немного тревож­но, как бы не перехватили Зойку. Но было и важно, что теперь будет обеспечен кредит.

Он принялся за кофе − прежде он пил чай с калача­ми − и намазывал маслом поджаренные хлебцы. Этому научил его Бритый, с которым покупал гвозди. И пока пил кофе, по телефону свалилось семнадцать тысяч. При­казав выписать в синий пакет три тысячи, он выругал стервецом кого-то и пообещал, задрожав щеками, что вся станция полетит к черту:

− Я вчера с таким персончиком ужинал, что у них все ноги поотымаются, у чертей!

Пробил час. Шофер подал тройной хрипящий гудок, похожий на свиной кашель. Маша приготовила чемодан и плед и спросила, когда ожидать домой.

− К ночи буду.

Он сунул в бумажник пачку петровок − на десять ты­сяч, задаток для генеральши: чего баба понимает в че­ках! − прибавил тысячу сотенными − для шельмы, надел походную, как он называл, куртку боевого цвета, покроя «френч», с клапанами и кармашками, высокие сапоги и крутого сукна спортсменскую кепку, с большими кон­сервами, и стал похож на автомобилиста с плаката.

 

II

Во дворе, на боковом подъезде, он не без удоволь­ствия оглянул промытый дождями широкий асфальт, за­литый солнцем и совершенно серый теперь, с парой сы­роватых полос в елочку, от автомобиля, гараж из бурого камня, похожий на пещеру, и, наконец, машину. Машина была − шестидесятисильный «фиат», гоночная, приземи­стая и длинная, похожая на торпеду, с приятным овальцем, как у ковша, − где садятся, − и мягкой окраски лаки­рованного ореха. Это была вторая машина, сменившая малосильную каретку. Теперь и эта «калоша» не нрави­лась и доживала последние дни, − вот только придет из Англии. Худощекий шофер, похожий на мальчика-англи­чанина, в кожаной куртке, строго сидел с кулаками на ру­левом колесе, готовый хоть на край света.

− На завод, к пяти... − бросил ему Карасев, грузно входя в машину и защелкиваясь с треском.

Он надел виксатиновое гороховое пальто, натянул кепку и погрузился по самые плечи в ковш.

Кашлянув раза два, вынырнула машина из ворот на по­чтительно козырявшего городового, вильнула и заверте­лась по переулкам. С Мясницкой повернули на бульвары и остановились у десятиэтажного дома: надо было завезти Зойке деньги.

Карасев поднялся в восьмой этаж и застал Зойку за ко­фе. Она порхнула к нему и кинула ему на плечи тонкие руки, выюркнувшие из кружев.

− А Сандуков уже был у меня с визитом! Слышишь, его сигара...

Она плутовато заглянула в нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему рот его же щеками.

− Но какого черта этот самовар шляется! − сердито сказал он, высвобождая губы.

Она наивно вскинула брови:

− Самовар... вот прелесть! За город ты?! Я еду с то­бой! − захлопала она в ладоши, давая ему розовые паль­цы-коротышки, которые он называл − «ляпульки».

− Я на завод, по делу... − сказал Карасев, хму­рясь. − Больше ста верст.

− И сегодня вернемся?! Нет, я еду!

Это значит − лететь, как птица, как на гонке.

− Только с тобой и ни с кем больше!

Это ему понравилось.

− Сегодня мы поедем с кузнечиком! − сказала она за­гадочно, ускользнула от его рук и крикнула: − Одеваться.

А он занялся хозяйством: достал из буфета коньяк и флакон ликера, положил в чемодан и позвонил Елисе­еву, чтобы немедленно приготовили «компактный дорож­ный завтрак». Потом терпеливо шагал и думал: как, одна­ко, быстро натаскала она всякого мусора! теперь жалует­ся, что тесно. Шелесты и каблучки за дверью, стук флаконов и скачущие словечки − «да скорей же, скорей... где же перчатки... застегни на верхние пуговки... почему складки?» − все это приятно щекотало. Он прислушивал­ся и мурлыкал. Потрогал фигурку голого мальчика, куп­ленного за двести рублей, − «это будет наш маль­чик», − сказала Зойка, − и нетерпеливо постучал пальцем в последнюю клавишу новенького пианино, вспомнив при этом, что за пианино заплачено тысяча двести, за этот ко­вер пятьсот, за тигровую шкуру − не настоящую, но кто разберет! − триста.

− Сейчас! − крикнула Зойка, и лицо Карасева заси­яло: распахнулась портьера, и выпорхнула женщина-куз­нечик.

Она была вся зеленая, до рези в глазах, новая и... бо­сая. Так ему показалось. На ней были высокие, до колен, башмачки розовой лайки. Это был не прежний «святой чертенок»: это был кузнечик с головкой женщины, драз­нивший его яркой окраской рта» и тонко тронутыми на­водкой прелестными синими глазами.

Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.

− Нравится?.. − спросила она задорно и упорхнула в переднюю.

В лифте он крепко, до писка, прижал ее и назвал сли­вочным зайчиком, а она шепнула:

− А к ночи ко мне?..

И так кивнула, дразня ресницами, что Карасев почув­ствовал себя счастливцем, что имеет такую женщину. Удачно случился тогда в Екатеринославе!

И швейцар, распахнувший парадное, и господин по­чтенного вида, с портфелем, и даже шофер − все смотре­ли, как эта зеленая женщина порхнула в автомобиль. Все дивились ее стройным ногам в тугой розоватой лайке, по­чти дб колен открытым зеленой юбкой, тонкой и воль­ной, как ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, последней модели, прибывшее из Парижа морем; а шляпка-каскетка, с серой птичкой в полете, придавала ей очаровательный вид кузнечика-женщины, тонкой, лег­кой и цепкой. Она вошла в лакированный ковш машины и погрузилась по шейку, будто в теплую ванну. Грузно опустился к ней Карасев.

− Сейчас половина третьего, − сказал он шоферу. − К семи чтобы на заводе.

 

III

По дороге они захватили «компактный дорожный зав­трак», тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и пита­тельное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом «брефест», которое Карасев насмешливо переделал в «брей-хвост».

Вынесло на шоссе − и открылся синий простор в позо­лоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем сле­пило с прудков и луж, радовало красной тряпкой на пряс­ле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом пер­вой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кула­ками настороженного шофера мягко заносилась она на за­воротах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз от­швыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.

− Ах! − крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.

− Ходу! − заревел Карасев, перегнулся к бурому за­тылку шофера и поднял щиток от ветра.

Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежа­ли, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки, − стога ли, избы ли, − не видать.

− Свежо-о?! − крикнул Карасев Зойке в лицо, чмок­нул и прикрыл пледом. − Дудуська-а!..

Слова срывались и уносились ветром.

Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам − эта бешеная машина, и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!

− Ходу!!

Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зе­леными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и оста­новиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебира­ли копытцами.

− Гони к чертям!

А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полу­шубке и продавленном котелке; уставился иконным ли­ком на Карасева и попросил на табак.

− Гони чертово стадо! − крикнул на него Карасев, за­дрожав щеками.

− Чертово-то без ног бегает, черта возит... − сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.

Выехали, − и только теперь Карасев заметил, как пу­сто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засве­жело и засинело впереди, справа.

− Я совсем замерзаю... − кисло сказала Зойка. − Ниче­го интересного...

− Еще бы, ты в лоскутах каких-то... моды ваши. Стой, запасной вынуть!

Карасев поднял сиденье, но запасного плаща не оказа­лось. Он обругал шофера болваном и получше укутал Зойку.

− Теперь скоро.

− И почему без верха! Предпочитаю каретку...

− Это гоночная машина... портить фасон! Да и не ду­мал, что тебе вздумается ехать.

− Не знаю уж, кому вздумалось! − сказала она капризно. − Ваши затеи все.

От синевы справа сильней наливало ветром, и по се­рой полосе было видно, что там идет дождь.

− При чем тут мои затеи! − ворчнул Карасев, чув­ствуя на лице первые брызги.

− Ах, оставьте!

У ней покраснели глаза и заслезились.

− Ходу!

Опять неслись по пустой дороге, словно чем даль­ше − меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.

− Как бы не перехватил, черт... − забеспокоился Ка­расев, вспомнив по лесу о Провотархове. − Надо было те­леграфировать! Да или нет? − загадал он Зойке.

− Ах, отстаньте... Ну да, да!

Она знала эту его привычку.

Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, пере­кусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Те­перь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый − конъюн­-ктура! И профессора говорят, что конъюн-ктура. Пройдет год-другой, и кончится эта... конъюн-ктура. И уж не до­ждаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.

− Что ты записываешь? − полюбопытствовала Зойка.

− А чтобы Зойке потеплей было... − наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.

− Ужо поговорим! − крикнул он в душивший его ве­тер, а ей послышалось: «В Рим!» − и она крикнула:

− Поедем в Рим?! да?!

− К черту на рога! − во весь дух крикнул он и хлоп­нул шофера по плечу: − Ходу! предельную!!

Шофер отмахнул затылком − весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что − не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже − вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть − ходу! − дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.

Лопнуло колесо под Карасевым.

Шофер молча вылез, молча достал из ящика инстру­менты и полез чиниться.

− Ужасно хочется есть... − сказала Зойка. − Должно быть, я промочила ноги.

Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.

− Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.

Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего − черт с ними! − пола­скал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало на­стойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять ка­пюшон.

− Ой-ой-ой... − истерично засмеялась Зойка. − Ужас­но ты похож на моржа!

− А ты на кого похожа!

Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкрас­ка смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хму­ро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.

− Ну, скоро ты там?! − крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.

− Выдумали катать в какой-то калоше! Только маль­чишкам ездить в ваших коробчонках...

− Эта «коробчонка» стоит восемнадцать тысяч! − обидчиво сказал Карасев. − Ее и сандуковская не накроет.

− О господи... Да у него салон, спать можно!

− Только о постелях и думаете...

− Ах, вот что!..

Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.

− Нечего дуру строить... погляди на себя!

Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пу­зыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый стран­ник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо приглядел­ся и попросил басом:

− Капните пятачишко, господа аристократы...

Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.

− Еще потягаюсь, кто дармоедней... − сказал стран­ник и тоже плюнул. − Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!

Шофер уныло сказал − готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у гене­ральши!

− Чего болтал тебе Сандуков?

Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собрав­шейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:

− Это еще что?!

− А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?

Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спе­реди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло це­лым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло до­ждем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.

− Тише!.. − пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.

И вдруг загремело, словно застучали железные кузне­цы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.

− Что еще?!

Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.

− Какого еще черта...

− Ехать дальше нельзя... − объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.

− Почему нельзя?! − крикнул Карасев, грузно поды­маясь в ковше.

Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:

− Бабит...

− Что это?! − спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки.

− Бабит... − растерянно повторил шофер.

− Так исправляй, черт возьми!

Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшип­ники, и баббит растекся... Надо тащить лошадьми... Засо­рилась масленка и не подавала масло... Перегрелись под­шипники, и баббит растекся...

− Значит, совсем болван?!

И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объ­яснял про подшипники и опять повторил − баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.

− У меня лужа под ногами! − крикнула Зойка. − Вот ваша проклятая ловушка!..

Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зе­леноватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки.

− Вот... − сказал Карасев растерянно, − придется идти пешком.

Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умев­шие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они нача­ли говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:

− Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..

− Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не на­ворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь!

Карасев вылез из машины.

− Я вам докладывал, где брать масло... − плаксиво сказал шофер. − Я вам докладывал, жульническое пошло масло...

Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и по­тыкал:

− Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь... там тебе будет масло!

Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни − Труски или Хруски − верст восемь. Место было унылое. По сторонам тя­нулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается кня­жеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаве, потом Хруски или Труски, потом Кустово и име­ние генеральши.

− Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей...

− Никуда не пойду! − крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать телегу. Карасев подумал.

− Постой... Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно...

− Так точно-с, − сказал шофер. − Пили из речки.

Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.

− Останешься при машине, − сказал Карасев шофе­ру, − а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода.

Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.

− Вылезай, − сказал. − Там обсохнем.

Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо, − так заляпало ее грязью, − и отрях­нулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мо­крую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщил­ся и помурлыкал.

− Дернул же черт меня... − ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал пле­чами и крикнул:

− Да погоди... взять же надо!..

Вытащил чемодан и компактный завтрак − теперь он был очень кстати − и побежал догонять Зойку. Приоста­новился и послушал − может быть, едут? Не было ничего слышно, − только шуршал по болоту дождик.

− Вот проклятая сторона... как передохли!

 

IV

Путаясь в долгополой непромокайке, давно промок­шей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как бо­лотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.

− Ничего, дудуська... − одобрительно замурлыкал он, − сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей − и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть... А чертовски хочется жрать!

− Ужасно, − примирительно сказала она. − Даже ко­фе не успела выпить... Сандуков еще этот... Послушай, как они жвакают... Теперь все испорчено...

− Да уж собьемся как-нибудь, справим... − в тон ей плаксиво сказал Карасев. − Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим... − продолжал он смачно, поглядывая на баульчик. − А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка... время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях... ма­ленькое приключение, забавно даже... А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком − и катай по го­рам, по пропастям! Сколько народу погибает!

− Замолчите, глупо! − крикнула Зойка, убив ногу о камень. − Вот простужусь из-за вас и потеряю голос... Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься... с этими жуликами ва­шими!

− Вы пo-тише... вам эти «жулики» деньги платят!

− Деньги!.. − крикнула она вне себя. − Смеете еще говорить... какие-то жалкие гроши!

− Халда − халда и есть, − крикнул Карасев, отшвы­ривая ее руку.

Они остановились в луже и переругивались, припоми­ная все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что при­крылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и та­скалась по грязным садичкам в Екатеринославе, с обса­ленными актеришками и лакеями, со всякими котами!

− Смеете оскорблять меня?! актрису?! − крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.

− Трагедию не разыгрывайте... тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что...

Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул.

− Ну тебя к черту!

Так они постояли под неустанным дождем, поругива­ясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.

− Пойдешь, наконец?! − крикнул Карасев и реши­тельно двинулся вперед.

Она поплелась за ним. В напряженном молчании они дотащились до вершины подъема. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них черной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.

− Вот он, лес... − сказал Карасев, прислушиваясь к гу­лу. − Где-то тут и сторожка...

Но как ни вглядывался, − ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.

− Надо перебраться на пашню, оттуда видней...

Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.

− Но я же боюсь одна! − крикнула Зойка.

Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щико­лотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было вид­но, как мотались мохнатые лапы елей − вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасеву жутким, будто подавались загадочные знаки − та­инственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.

− Я не пойду... − робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.

− Зачем нам туда, мы краем... − нерешительно сказал Карасев. − Кажется, самый тот лес и есть, строевик... Опушкой надо.

Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой ста­рой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы, − еще видно было на белесом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.

− Угол! Да где же сторожка?.. − неуверенно сказал Карасев, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.

Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.

− Там кто-то стоит... − пугливо шепнула Зойка.

Карасев пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвиж­но, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.

− Мужик... − сказал Карасев. − Окликнуть?..

И позвал нерешительно:

− Эй, дядя!

Мужик и не шевельнулся.

− Да это же... куст! − с облегчением сказал Карасев, разлядев куст можжухи: в плотном кусту застрял старый разбитый лапоть.

− Вот черт, совсем на морду похоже... − сказал Карасев, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:

− Сто-ра-аж!!

Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза − ближе и дальше − отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.

− Говорил, что есть! − крикнул радостно Карасев, разхмахивая чемоданом. − Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днем хорошо видно. Там-то и Никита.

Прошли с сотню шагов, и на них выбежала черная со­бака. Карасев пошел на нее, стараясь ударить по морде че­моданом и продолжая кричать:

− Сто-ра-аж!

Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасев подошел и стукнул кулаком в ра­му. Красная занавеска откинулась, черная лапа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматрива­ясь, кто там.

− Какого лешего... − разобрал Карасев недовольный голос.

− Отворяй, Никита! − крикнул он голове. − Лошадей нам нужно!..

И пошел на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:

− Кто такой... ты, что ль, Пашка?

− Не Пашку, а лошадей нам нужно! − весело сказал Карасев. − Гони Никиту за лошадьми.

− Чтой-то, го-осподи... − подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку. − Микиту?!

− Ну, разговаривай... Светить бы надо! − крикнул Карасев, напоровшись на гвоздь карманом.

 

V

В избе было угарно, жарко и крепко накурено махор­кой. Еще ничего хорошенько не видя в полутьме, в сине­ватой пелене дыма, Карасев швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадь­ми. И сейчас же все разглядел.

Под невеселой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза − так они были тусклы − и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасев солдата. Ря­дом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и празд­ничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щеки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасев. Не торо­пясь, допил он с блюдечка, утерся и сказал хмельно:

− А вот воспретить надоть гоняться... Овцу намедни задавили.

− Гулянки им... − грубо сказал солдат.

Зойка состучала с башмаков грязь и присела на ска­мейку, к печке. Пока она учила дуреху бабу, как надо рас­стегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасев уверенно подошел к столу и сказал хозяйски:

− Вот что, братцы... А где же Никита?!

− Был Микита − теперь Максим... − хмуро сказал лесник. − Где ж ему быть − чай, воюет! А вы кто такой?

− За лошадьми послать надо! − сказал Карасев на­стойчиво.

− А вы... кто такой!! − возвысил голос лесник, трях­нулся и поднял голову. − Чиновник... или што?!

− Прошибся... адрестом! − крикнул пьяно сол­дат. − На пункт надоть!

Карасев прикинул − помягче надо.

− Я-то кто? − сказал он с усмешкой. − Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасев.

− Сам Карасев! Слыхали... − пригляделся, тараща глаза, лесник. − Зять у тебя служил... слыхали...

Тут подошла баба.

− Как же, зятек служил... − сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника. − Еще когда прого­рали, жаловнишка не платили...

Карасев надул щеки.

− Так вот... за лошадьми бы послать...

− Теперь раздулся... − сказал лесник, руки в бо­ки. − Сказывают, милиен нажил! Заводчик! Слыхали... очень хорошо. У его девка наша... − выругался он к солда­ту, − Сергеева, с краю-то!.. в услужении в Москве... двоих родила!

Солдат поглядел на озадаченного Карасева и только хрипнул: − Хха!

− Ну, так лошадей надо! − возвысил Карасев го­лос. − Кого-нибудь послать надо... заплачу.

− А вот нету у нас посланников... − подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. − Чай вот пьем! Что, барышни... ай намокши?

− Пришла вошь − вынь да положь! − сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.

− Чай чаем, − нахмурился Карасев на солдата, − а у меня дело казенное!

− Деньги-то казна делает, знаем... − отозвался лесник, продолжая пить чай.

− Сами казенные... − сердито сказал солдат. − Бери ероплан − вот те и... весь план!

− Во какой браток − ирой! − обрадовался лесник. − С им тру-удно! Ему хрест даден!

Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.

Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-не­складеха, в синей рубахе и в пиджаке, − до этого он ле­жал на лавке, − отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасева:

− Чего такой?..

− Во какой! − так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде. − Деньгами оделяет! − крякнул он парню. − Сам к тебе Карасев... господин заводчик... кланяйся! Ему лошадей надоть... ишь у его барышни-то какие... деликатные, голы ножки! Ничего, ба­рышни, мы ругаться не дозволяем...

Карасев дернул плечами, но подумал: не стоит связы­ваться, − и спросил с сомнением уставившегося на него парня:

− Ты, может, сбегаешь? Пятерку бы заработал.

Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за со­бой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружье, сдернул с гвоздя и свалил на себя картуз.

− Желаете... ружье продаю?..

Карасев безнадежно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селедки, баранки и красный сахар, − что-то такое празднуют.

− Не желаете... наплевать! − выговорил после разду­мья парень.

− Не ночевать же здесь!.. − капризно сказала Зойка.

Подобрав под скамейку босые ноги, паинькой сидела она у печки. На нее глазела рябая баба, в розовой кофте и в красной юбке, подхватив толстые груди. Положив го­лову на кулачки, высматривал с печки мальчишка, и еще чья-то детская головка выглядывала из-за мальчишки. На лавке, к дверям, стоял сундучок, лежал холщовый мешок и было постлано сено. Прикинув все, Карасев тоскливо послушал, как шумит за стенами лесом и постегивает до­ждем в окошки.

− Не желаете... наплевать... − повторил парень, возя ружьем.

Баба выхватила у него ружье и сунула под лавку.

− Куда ж им таким... пьяные!

− Шуми не шуми − некому! − отозвался лесник на настойчивое требование Карасева. − Вот браток у меня пришедчи... в моем дому... еще племянничка провожаем завтра, с отсрочки. Конторшшик княжеский! − погрозил он к парню.

− Обязательно... − сказал парень. − И его сиятель­ства... гоф... гов... менстера... Язык не тово... − растянул он в улыбку рот и замотал головой. − Гоф... гофнейстера! − крикнул он радостно.

− Будет с им толковать... энту сюды зови, чай пить с нами! − сказал солдат, но лесник остановил рассуди­тельно:

− Барышни... им слушать такое не годится.

− Видали барышнев... За мной сама графыня ходи­ла... я у ей руку целовал, она меня... хрестила!

− Не ругайся! − крикнул Карасев.

− А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь не­ту... Пострашней тебя видали... дерьмо какое!

Карасев задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.

− А ты, господин Карасев, не шуми... в моем до­му! − сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. − Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму... семь верст в Хруски надоть?..

− Бабу сгоняй, дам пятерку.

− Ай уж сбегать, Максим Семеныч! − всполохнулась баба. − Какие деньги сулят!..

Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив бе­лые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.

− Чисто короли какие... От всего могут откупиться!.. − выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасева. − Что тебе наша баба, лошадь?!

Карасев вызывающе поглядел в опухшее, неживое ли­цо в рыжей щетине, но сейчас же отвел глаза − так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщи­лось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.

− Прихватило, − понизил голос лесник. − Почки у его сгнили.

Баба вошла в теплой кофте и шали и шмыгнула к две­ри, но лесник окликнул:

− Марья, постой! Как это так... праздник, у меня бра­ток Василь Семеныч, в моем дому пришедчи... Не желаю!

− Чего ж ломаешься?! − крикнул Карасев.

− А вот... не желаю! Браток вроде как помирать явился... в моем дому... во какое дело... − вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар. − У его ноги водой пошли... как его почитать надо! а?! − поглядел он на Карасева, шагавшего от стола к печке. − Становь опять самовар! − крикнул он дожидавшейся у двери бабе. − Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать...

Баба сердито сорвала шаль и швырнула на сундучок. В углу задрожала красная занавеска. И в зыбке забился кашлем ребенок.

− У ей дите... горить-бьется... − хмуро сказал лес­ник, − а ты деньгами бабу блазнишь... Вот какое ваше... необразование!.. Становь ему опять самовар!!

Карасев принялся доказывать, что завод ждет, может остановиться работа, и тогда всем нагорит. Но лесник не слушал. Он растрогался от своих слов, ухватил солдата и полез целоваться.

− Бра-ток... отпиться тебе надоть... − жалостливо за­тянул он, наливая солдату из бутылки. − Счас отпустит. Ему хрест даден! − погрозил он пальцем. − В укладочке у него, в баночке... Какие мидали дадены! Барышни, же­лаете чаю горячего?..

− Ну, что поделаешь! − сказал Карасев Зойке.

Она сверкнула глазами и закинула ногу на ногу, выста­вив острое колено...

− Не буду я здесь торчать, в вони! Дайте больше и прикажите.

− Те-те-те... барыня-сударыня, чего тебе надо­мно! − разгульно крикнул лесник, выпив с солдатом, и его лицо стало опять праздничным. − Пей чай горячий!

− Сы-ру ей ......... надоть! − сказал солдат. − Они, та­кие, сы-ыр любют...

Передохнул, оглядел Зойку тусклыми, тяжелыми гла­зами и облизнул сухие синие губы:

− Какая... зеле-ная!..

− Во какой у меня браток − ирой! − покрутил голо­вой лесник, пощурился и благодушно осклабился на Зой­ку. − А вы, барышни, не серчайте... мы вам ничего, чего не след, не... дозволяем. А выпимши... это так. А то мы благородно... Лошадки, говорю, заморены... хлеб возют, убирают... народ притомился, спит непокрыто сном... Я деликатно могу сказать... как у меня в дому барышни...

− Ну, хорошо, хорошо, − сказал Карасев. − Ну, хоть бабу пошли, ведь не обижу.

− Эн чего, не оби-жу! − сказал солдат, потирая пояс­ницу. − А можешь ты обидеть?! Не оби-жу!..

Мотавшийся на лавке конторщик − он все раскуривал папироску − вдруг вскинулся и взмахнул руками:

− Не имеют права... в душу его!..

Он было поднялся, но баба ухватила его и посадила.

− Счумел, чумовой... Что с ими сделаешь, − сказала она оторопело. − Вы их, господин, не слушайте.

− Не таким морду набивал... − удушливо выговорил солдат, растирая поясницу. − Что не воюет?! − крикнул он, перекосив лицо. − Почему такой с девками... дознать про его надоть! Какие данныи?! ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю...

− Глотку-то придержи! − крикнул вне себя Карасев, задрожав щеками.

− Я отечеству заслужил... имею полное право всякого дознавать! Законы такие есть, которые... всех казнить!

Лесник, вдумчиво слушавший, ударил по столу пятер­ней и сказал строго:

− Он правильно, по закону. Тревожить его не дозво­лю... в моем дому. Потому, он ирой... и все может, по всем законам. Ему хрест даден! А обижать... нет, не мо­жешь, − продолжал он угрюмо и поглядел к Карасеву из-под сбившихся на глаза волос. − Покуль я тут, − при­стукнул он кулаком, − ни бабу мою, ни деток... Обижали, будя! − тряхнулся он и выкатил кровяные глаза. − У меня за господами попропадало! попили моей крови......! Су­диться только не желаю, канителиться... были б им рестанские роты!

− Я его... раздознаю... − устало выговорил солдат, по­ложил кулаки и привалился.

В избе затихло. Было слышно, как хрипло дышал сол­дат да тарахтело тягой в самоварной трубе. Шарахало с поля ветром, а лес порывами словно набегал к окошкам и угрожал − шу-у-у...

− Чего больного человека тревожишь! − понизив го­лос, строго сказал лесник. − Видишь, мается все... схватит и отпустит. Тихо-мирно без тебя было. Сидели по-хоро­шему... Давеча самовар к боку приставляли... Барышне вот желательно заночевать, могу дозволить... а бабу не по­гоню... куда она нам с дожжу! Хочешь, на сеновал ступай­те... для разговору... Дохтор говорил в гошпитале... гово­рит, в кадку его надоть сажать, почти греть...

− Пятерку сулят, живо бы обернулась... − попроси­лась баба.

− Дура... Какие ноньче деньги пятерка!

Конторщик поймал папироской спичку, пососал, втя­нув щеки, выпустил клуб дыма, подавился и выговорил тонко-тонко:

− Нонче курц... очень хороший!

− Знает, почем цыплята! − мигнул лесник, взял кусо­чек красного сахару, положил аккуратно на край стола и подвинул пальцем. − За эту-то сволоту, господи... рупь! − всплеснул он руками, с удивлением,вглядываясь в кусочек. − А?!! Хрунье!.. − рванул он рубаху, − чего пла­чено, знаешь?! краснота-то!! В твой, может, карман побегли... Красит рака го-ря!..

− Сколько же тебе надо? − спросил Карасев сквозь зубы и взглянул на часы. − Час целый канителимся!

− Сколька?.. А вот... прикину.

Лесник выкатил из-под налитых век пьяно косящие глаза в кровяных жилках и хитро уставился на Карасева. С минуту смотрели они друг на друга, не уступая взглядом.

− Долго же прикидываешь, − сказал Карасев, чув­ствуя, как начинает рябить в глазах.

− Сколька-а... − повторил лесник, криво ухмыля­ясь. − А... полторы красных!

− Гони.

− Дал!! − недоуменно сказал лесник и оглядел избу.

− Дал, гони... − повторил Карасев с задорцем.

− Чего такой, постой! − крикнул солдат, встряхнув­шись и размахивая рукой, словно хотел сказать. − Как так, полторы красных?! Погоди, никак нельзя... стой! Пьяного обманывает! Чего, полторы красных? Четвертной, никак не меньше... Сдурел, черт... − крикнул он леснику и задохнулся, даже посинело его лицо. − Четвертной...

− А ведь верно, што четвертной... никак не мень­ше, − сказал лесник виновато, покачав пальцем. − Правда, што... четвертной. Погода.

− Сотню с его гнать надоть... говорил! − хрипнул сол­дат, и лицо его колыхнулось, как студень. − Выкуси вот!

Карасев решил дать и четвертной, но не сразу: еще, пожалуй, накинут, если сразу. Он удивленно повел глаза­ми и сказал твердо:

− Нет, брат... дудки! Не видать вам моего четвертно­го! Сам пойду лучше, а не позволю...

− Хха! − ощериваясь, сказал солдат. − Взя-ло.

Конторщик приложил к глазам кулаки и пригляделся, будто в бинокль.

− Не дам! − повторил Карасев, быстро шагая по избе и чуя на себе оживившиеся глаза солдата. − Это уж раз­бой называется!

− Дайте же! − настойчивым шепотом сказала Зойка.

− Да это же... возмутительно! − крикнул Карасев, по­казывая глазами.

Но она не видела или не хотела видеть. Она согрелась и не могла и представить, как можно опять тащиться по этой грязи.

− Разбо-ой... − осклабясь, покрутил головой лес­ник. − Чего скажет... Это у тебя... разбой-то! Какой раз­дулся... С ее за полсапожки-то кто дует, а?! Разбо-ой! Разя мы тебя силой? Чего тебе добежать, какой дюжий! денежки целей будут.

− Все чтобы крепостные.........! − крикнул солдат снадрыву.

− Вот и вали лесом, три версты выгадаешь... − сказал лесник, тяжело поднялся, пошел, пошатываясь, к печке, вынул из печурки гребень и расчесал голову. − Не пужайтесь, барышни, я ничего... Духом добегешь, болотцем только обойти... Дипломат-то у тебя какой знатный, − ливнем не продерет.

− Мчите, господин... на Гарище! − крикнул конторщик, кривя рот и щурясь, чтобы казаться хитрым.

Он все прикладывал кулаки и всматривался в Карасева, но на него не обращали внимания.

− Четвертной − деньги тоже не малые... − продол­жал лесник, старательно расчесываясь и стряхивая гре­бень. − Да не тревожьтесь, барышни... я вам ничего... Руб­лишками небось не гнушался, таскал в мошну, набивал! А то четвертной! Я вон чтой-то и не помню, каки-таки четвертные...

− А с патретами... хха! − сказал солдат. − Зеленая краска...

− Каковы! − крикнул Карасев Зойке.

− Всякие есть! − сказал лесник. − Мяконькова захо­тел?!

− Я сам......... сухари жевал!.. во какой стал... глад­кий! − крикнул не своим голосом солдат, выворачивая глаза, и кулаком разбил блюдце.

− Гони!

− Дал?!

− Сказывал, сотню даст...

− А может, шутишь? − пытал лесник. − Ну, коли же­лательно... твой верх. Ступай им, Марья. Ай передума­ешь?..

− Гони!!! − крикнул Карасев.

Баба схватила шаль и шмыгнула к двери, но солдат во­ротил:

− Стой-погоди!

− Далась я вам − обувайся да разувайся! − крикнула в сердцах баба. − Ну, чего еще?

− Деньги наперед, обманет...

Карасев дернулся, но только посмотрел на солдата, словно хотел ударить.

− Мало чего... А может, у него и денег нет!

− Верно, наперед надоть, − сказал лесник. − Теперь никому не верь!

− Даю. А не подведете?! − сказал Карасев, кусая гу­бы, и щелкнул об стол бумажником.

− Как так не приведет − приведет... − тяжело нава­лился лесник на стол и уставился на тугой бумажник. Да­вай знай!

И солдат привалился, раздул щеки и дышал хрипло. Карасев поймал его напряженный взгляд и отошел к печ­ке. Там он вытянул четвертную и отдал бабе. Она схвати­ла и скрылась под занавеску, но лесник с солдатом враз вскрикнули:

− А покажь!

− Тетенька, покажьте... − сказал, поматываясь, кон­торщик. − Всем приятно...

− Чего баба в деньгах понимает... счас по­кажь! − крикнул лесник бабе и подтряхнул головой сол­дату. − Я счас разгляжу, какие его деньги. А то намедни в Хрусках корову так-то... за три полтинника у бабенки выхватили взаместо сериев... купцами были!

Баба сердито швырнула на стол бумажку:

− Глядите, нате!

− Стой-постой... − прохрипел солдат, глянув на Карасева и захватывая горстью. − Знак такой, на свет чтоб. Где знак?! Печатают тоже чисто... Где тут...

Он держал за края бумажку и глядел на лампу ра­зинув рот.

− Дай-кась, увижу... − потянул лесник, но солдат не дал.

− Батюшки, раздерут... − заметалась баба, протягивая и принимая руки.

− Я тышши держал! − рыкнул на нее солдат и огля­нул избу. − Не вижу знаку настояшшого!

− У тебя, может, глаза неправильные... счас увижу, − сказал лесник, вытягивая у солдата бумажку, и пощурился на Карасева. − Надоть все по порядку.

Он разложил ее на столе, разгладил бумажку лапами и оглядел. Потом прихлопнул, словно бил муху, чтобы примять, и оглядел еще.

− Энто тебе не газета.

− Про... каторжные работы... − бормотал конторщик, отпихивая не пускавшую его бабу. − Счас могу... про ка­торжные работы?..

− Н-ну, ежели не годится! − вскрикнул лесник к лампе.

Карасев наблюдал от печки, покусывая губы: так бы и дал по этой широкой роже!

− Счас распро-буем...

Лесник взял бумажку на зуб, − туго ли рвется, − погля­дел так и этак на огонек, отставил от себя подальше и прочитал по складам:

− Четвер...тной... би-лет! Да!

− Сгодится, ладно, − сказал он, складывая, и отдал бабе. − Ну уж, беги им... куда знаешь! − погрозил он к окну. − Да-а... И все-то ноньче у нас дорого... − сказал он устало и со вздохом, свертывая покурить. − И, стало-ть, энтот у вас... − полизал он бумажку, − ахтомобиль поломал­ся? И вы, стало-ть, на дожжу!..

Баба вышла. Слышно было, как она кликала Цыганку и побежала под окнами. Карасев вынул платок, вытер ли­цо и внушительно высморкался.

− Растревожили карактер, мочи моей нет... − отды­шался солдат. − С чего такое?..

− На Котюхи помчала! − сказал лесник, потирая красную шею, и позевал протяжно. − Ай остатнее на по­крышку... замрет, может?

− Давай, замрет, может... − отозвался солдат и вдруг, поняв что-то, так и заколыхался и замотал головой, хоть и боль была на лице. − Бес-баба... На Котюхи?!

− Обязательно на Котюхи. Никак дожж опять?..

Дождь все точил и точил, и все шумело в лесу по­рывами.

 

VI

Лесник достал из-под лавки бутылку, взболтнул на огонек и разлил по чашкам. Солдат понес, расплескивая, запрокинулся, поперхнулся и вскинул брови: стало его лицо сизым. Конторщик выпил и дернулся, словно его проткнули. Лесник покрестился и проглотил, выпучил глаза и крепко задумался − на стол.

− Дюже зла... − сказал он сипло после разду­мья. − Лавошникова много мягче... декох.

Принялись за селедочные головки. Конторщик поеро­шил рябчика, стукнул его головкой о край стола и сказал уныло:

− Сытый... самая-то пора! Господин хороший, купи у меня ружье... у тебя денег много... Этих набьешь...

− Не требуется мне ружья, − сказал Карасев.

− Не требуется... А чего... требуется?..

− Не знаешь чего?.. − отозвался солдат и сказал нехо­рошее. − Ну его... Я у тебя... отдышусь, куплю. Зайцев бу­ду... казнить!

И стали говорить, − хорошо бы дровами заторговать солдату, выправятся вот ноги. Горбатый вон тысячами те­перь ворочает.

− А, шут горбатый, − с досадой сказал солдат. − Бабу его любил до страсти... совокупно... Все-то у меня разла­дилось, себя не узнаю...

− Не миновать тебе торговать! − сказал лесник. − Я тебе устрою... скажешь потом... при деньгах будешь! За наши леса милиен дают, два просим... Казна подсылала, тольки дай!

− Куда ему деньги, лысому... у него пять милиенов!

− Семь милиенов... − выговорил конторщик, запихи­вая в карман рябчика,

− А вот... сидит, милиенами обклался, а все хочет... А тут бьешься-бьешься, с дыры на дыру перекладаешь... тольки и делов. Денежки-то туды пылят... − показал он костью на Карасева.

− До хорошего дожжу... − устало сказал солдат, − уже невмочь ему было, − отгреб со стола и привалился.

Лесник покликал Мишутку с печи, дал сахарку и по­гнал спать. Конторщик все еще возился с рябчиком. Карасев с Зойкой тихо переговаривались у печки.

− Кажется, угомонились. Что, устала?

− Когда это только кончится... Есть хочется, − шепну­ла она, вынула из сумочки зеркальце и попудрилась.

− Там уж как следует закусим...

Карасев развязал баульчик, достал пакетик, и стали за­кусывать на скамейке. У стола затихли совсем. Солдат по­хрипывал: было видно, как подымалась зеленоватой горой спина и двигалось рыжее, с беловатой проплешин­кой, темя. Только лесник сидел, подперев голову кула­ком, и сонно глядел на стол. Ходики на стенке, над плака­том со швейной машинкой и красной барыней, отстукива­ли четко-четко, будто за стеной отбивали косу.

− Какой ужас... − шепнула Зойка. − Почему они тебя знают?..

− Как же меня не знать, − вся округа знает... − сказал Карасев, жуя телятину. − С ними надо умеючи. Коньячку бы теперь хватить...

− Посмотри... − тронула его за рукав Зойка.

Покачивая головой, смотрел к ним из-под кулака лес­ник. Волосы его взмокли и закрыли лоб, и пристально, не моргая, высматривали глаза.

− Как смотрит...

− Я еще поговорю с ним... − шепнул Карасев значи­тельно. − Завертится!

− Желаете... чаю горячего?.. − пьяно спросил лесник, не сводя глаз.

− Не желаю.

− Я барышнев страшиваю... Желаю угощать.

Зойка мотнула головой.

− Гордый...

Он важно выдвинулся из-за стола, упер руки в колени и поглядел исподлобья.

− Почем же теперь деньги-то ходят... − подумал он вслух и покрутил головой. Помолчал. − Дела... И опять помолчал. − С деньгами-то чего исделали... Барышни-то тебе как... для забавки? − неожиданно спросил он, при­стально глядя на голые ноги Зойки.

− Поменьше разговаривай, лучше будет! − строго сказал Карасев.

− Лучше?! Ну-ну... еще лучше будет? Барышни ниче­го, хорошенькии...

Зойка посмотрела пугливо и поджала ноги.

− Дрова почем? − спросил Карасев резко. − Вашего управляющего хорошо знаю, Скачкова... повидаюсь зав­тра... − добавил он неспроста, хоть раз всего и видал этого Скачкова. Подумал: раньше бы сказать надо!

Лесник шевельнул бровью, смазал с лица хмельную паутинку и поглядел пытливо и недобро.

− Та-ак... − сказал он, вдумываясь, и на пухлых губах его залегла усмешка. − Жаловаться, может, хочешь... ограбили тебя! Ну, жалуйся... жалуйся... Жалуй­ся!! − крикнул лесник, метнув глазами. − Ах ты, дело-то какое... не знамши-то... − озабоченно сказал он и затере­бил бороду. И вдруг весь затрясся красной горой, засмеял­ся пьяно и отвалился к стенке, раскинув ноги. − Эх, горе твое... свистит твой Скачков Сашка! по весне еще прогна­ли, воровал шибко! Тебе, может, дрова переправлял... на завод? Барин, жалуйся − ступай... В Нижнем мукой торгу­ет. Далеко...

Сложил на груди руки и колыхался. Но глаза не сме­ялись.

− Что вам за охота, не понимаю! − сказала Зой­ка. − Дерзостей хотите.

− Чудак человек... с чего мне на него жаловать­ся! − примирительно сказал Карасев.

− А-а... Теперь, сталоть... не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутил, скажем... Ладно-с... У меня в лесу... вол­ки тоже, шутют...

Они продолжали тихонько закусывать. А лесник по­глаживал и поглаживал бороду, посматривал. Потом стал высматривать на полу.

− Господин-барин... как вас?.. Господин Карасев! − громче окликнул он неотозвавшегося Карасева. − А что я тебе желаю сказать... желаю вам спросить... Ру­жьецо-то Степашкино, чего ж купить не желаете?

− А не требуется, голубчик.

− Жадный вы. А чего я тебе желаю сказать! Ей-богу, ружьецо-о... цены нет! а? Кому не надоть − сто монет без разговору, а?

− Да говорю, не требуется!

− Все не требуется... А ты погляди-ка, я тебе счас... приставлю...

Он тяжело повалился, пошарил под лавкой и достал ружье.

− Оставь ты... не надо! − озабоченно сказал Карасев.

− Ничего, что вы... чай, не махонький. Гляди, на! − сказал лесник, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двустволку с приклада и по стволам. − Ведь это што! ни расстрелу, ни ржавочки... ни рачка! По волку не промаховал, в глаз бил! − сказал он, тряхнув ружье о колени, избочил голову и хитро пригляделся к Карасеву.

− Ну, ты поосторожней...

Лесник дернул затвор и разломил двустволку.

− Механика! − крикнул он, сощелкивая, медленно поднял ружье и повел к лампе.

− Что он делает! − испуганно зашептала Зойка, дер­гая Карасева.

− Осторожней, ты! − тревожно остерег Карасев, встав со скамейки.

− Мушку гляжу... неяственно... − наводя в лампу, сип­ло выговорил лесник. − А вот, яственно! Золотая мушка, ночью видать... − повел он к печке ружьем. − Все яствен­но... − пьяно повторил он, виляя ружьем. − Какая пра­вильная... мушка...

− Ты!.. − сдавленно крикнул Карасев, виляя от упря­мо нащупывавших его черных дул.

− Боже мой... оставьте! − вскрикнула, помертвев, Зойка и закрылась руками, чтобы не видеть.

Лесник рванул ружье на колени.

− Под руку не... дрогнуть могу! − крикнул он дико и сверкнул мутными огоньками глаз. − В случае... не отве­чу! Чего под руку говоришь?! Мушку желаю пробовать... а вы чего под руку!

И опять поднял ружье.

− Прошу тебя!.. − не своим голосом крикнул Карасев, пригнувшись.

− Стой! мушку пробую... яственно!

− Ты!!!

− Да господи... − сказал лесник благодушно, и лицо его стало праздничным. − Ужли ж я не понимаю... без по­нятия? Пьяный, а... все соображаю. Убить могу!

− Мало ли бывает, по неосторожности... − сказал упавшим голосом Карасев, весь мокрый, едва сдерживая подрагивающие губы и не сводя глаз с ружья. − Ну-ка, дай поглядеть...

− Чего поглядеть? − грубо сказал лесник, отмахивая ружьем. − Не желал глядеть, как давали... нечего! Ай бо­ишься? − усмехнулся он, приглядываясь к бледному лицу Карасева, в пятнах. − Смерти-то и ты боишься! Надоть... она ноне ходит...

И вдруг вскинул ружье и навел на лампу:

− Мушку не вижу, с чего?! − сказал он озабоченно, принял ружье и прощупал мушку. − А ты не пужайся. Пьян, а все соображаю. Привыкать надоть, приготовлять­ся... всем она достигнет... кому предел. Вишь, Степашка спит... все равно! Браток все смерти видал... Ах ты, барышни-то как испужались! Я им ничего-о... они барышни деликатные... Эх, запалю! − вскрикнул он и так засмеял­ся, что по телу Карасева побежали мурашки.

Солдат поднял голову от стола, промычал и опять привалился.

− Пусто-е, барин... пустое! − сказал лесник благодуш­но. − Сам гляди, на... пустое. На вот, гляди! ну, гляди... ну? Игде тут чего? Гляди, на... суй пальцем!

Он рванул затвор и разломил двустволку.

− Скрозь гляди, на... Ну, гляди в его, гляди... игде... тут? − выкрикивал он, тыча ружьем к лицу Карасе­ва. − Дуй в его! − крикнул он в дуло и со свистом вы­дул. − А вы-то напужались!..

Карасев хотел что-то сказать, как услышал поскрипы­ванье телеги и узнал лошадиный шаг.

− Лошади вам, никак... − сказал лесник, сощелкнул ружье и поставил в угол. − Вот вам и удовольствие.

− За это удовольствие... − начал Карасев и не захотел говорить.

В избу вбежала запыхавшаяся баба:

− Насилу-то, насилу упросила... не едут и не едут. Лошади-то уморились, уж насилу-насилу за три краснень­кие, прямо уж упросила. Господа-то, говорю, больно хо­рошие...

− Хорошо, что хоть скоро, − ворчнул Карасев, соби­раясь. − Чего так копаешься... − раздраженно сказал он Зойке, возившейся с башмаками.

− Прямо упарилась, бежамши... Рядилась-рядилась...

− Дура... − сказал лесник, − ряди-лась! Что тебе, чу­жих денег жалко! На Котюхи ходила?!

− Ну, на Котюхи... − нехотя отозвалась баба.

− Чего ж долго-то, с версту не будет!

Карасев слышал, но теперь важно было одно: поско­рей выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Он по­мог ей застегнуть башмаки. Лесник поглядывал от стола. Грелась и потоптывала у печи баба.

− Ка-медия... − выговорил лесник и крикнул: − Ста-новь самовар!

Поехали в телеге, на сене. Ветер усилился − совсем буря. Ехали опушкой. Гудело по лесу и трещало, и мохна­тые лапы елей все так же тревожно бились, сколько хватало глазом, в зеленоватом свете мчавшейся в облаках лу­ны: гривы непонятных лесных коней.

Карасев укрылся под капюшон. Было на душе как по­сле мутного сна, − тревожно-гадко. Он рванул набежав­шую на него косматую ветку и крикнул:

− Да погоняй, черт!

Жавшийся на передке мальчишка задергал веревками.

− Далече, барин... не довезет... − сказал он робко. Наконец выбрались на шоссе.

− Наши огни... − сказала Зойка.

Далеко внизу, может быть с версту, − было видно с го­ры, − светились огни машины. Они казались заброшенны­ми, неживыми. Карасев вспомнил про шофера: «Не евши, промок», − и ему показалось, как это давно было.

Тянулись черные стены леса, − так и пойдут верст на сто. Зойка накрылась пледом и задремала. Карасев все ку­рил и глядел, − лес и лес. Открыл чемодан, нащупал ко­ньяк и выпил жадно и с наслаждением.

− Ладно, ничего... − подумал он вслух, чувствуя при­ятную теплоту. − Черти.

1917

«Суровые годы»